Катя Марголис – художник, дизайнер, эссеист, переводчик. Куратор арт-проектов фонда «Подари жизнь»:
– Год назад этот кошмарный день никак не кончался… А в конце него Галя ушла. Но Галя есть. Чем дольше живем, не разговаривая, как привыкли, по телефону, за чаем или на диванчике, тем больше Галя говорит через все вокруг.

«Ты мне супер-нужна», – начинался каждый твой звонок каждому из нас в любое время суток. А дальше просьба кому-нибудь помочь. Ты никогда не просила ничего для себя, но просила за каждого, будто за себя. А мы бросались выполнять твою просьбу. Правильно заметил кто-то: получить от тебя просьбу было, как получить награду или медаль. И в этом тоже особый твой дар – дать почувствовать каждому себя нужным кому-то еще. Ты умела отдавать все, и даже свою способность дарить ты передавала нам как дар, совершенно, при этом, сама не замечая, каким бесценным сокровищем делишься.
Всю жизнь ты избегала публичности, но о тебе сразу стали писать– и пронзительно точно.

«Там, в просторах голубиных, сколько у меня любимых». Один за другим ушли лучшие и главные. За их спиной было так надежно, и хорошо было оставаться детьми. Теперь первый ряд приходится на нас, которым сиротливо и страшно взрослеть.

С тобой было тепло и уютно. Ты любила уменьшительные. В твоих устах они не звучали слащаво и были совсем не похожи на лакейские постсоветские «присядьте на скамеечку» или «вам на какое билетик», которые в расхожем современном языке просто заполняют лакуну между советским магазинным хамством и утраченным умением выразить учтивость без потери собственного достоинства. Твои были другими. Домашними, родными, немного самоироничными. Они по-прежнему сопровождают тебя всюду. «Валечка, дай мне тот платочек», «Схожу в туалетик», – говорила ты кокетливо. Теперь не говоришь. Слабенькая, истонченная и измученная. За окном серый дождь. Дышать стало тяжелее. Лепечу, что-то нелепое, глупо пытаюсь свалить на погоду:
– Может быть, осень?
– Нет, Катя, это НЕ ОСЕНЬ, – говоришь ты раздельно и ясно, смотря прямо в глаза. И я тоже, конечно, знаю, что это не осень…

***
А лето было долгое. «…Один из дней выпал и впрямь уникальный. Такого, говорят, уже месяц не было. Галя весь день была в силах. Улыбалась, разговаривала. Легкое почти не болело. На капельнице, худенькая, без волос, но не подурневшая – напротив, совсем красивая. . Галя – совершеннейшая Галя. Улыбается. Все хорошо. Волноваться не надо. Говорит доверчиво и прямо, что боится боли, и просит, чтобы молились об этом. Всем приходящим дарит репродукцию витража Шагала: «Блудный сын» из Церкви Покантико-Хиллз в Нью-Йорке. Говорит, что раньше не понимала про блудного сына, а теперь ждет, чтобы обняли и приняли. Витраж с блудным сыном и стал своего рода завещанием. Жанр не случаен – что как не витраж – традиционная форма, в которой материальный свет понимается нематериально. Когда ты лечилась в Америке, мы получили такое ваше письмо о Покантико-Хиллз: «Там девять витражей Шагала. Описывать это бессмысленно, не упомянуть об этом – нечестно по отношению к Шагалу. Все знают, что он гений. Но в этом храмике абстрактное знание замещается физическим насыщением, утолением жажды, о которой не знаешь, пока не войдешь».

Ежеминутно занятая миллионом насущных дел, Галя понимала красоту глубже и шире, чем мы, казалось бы, занятые искусством профессионально. Даже в самые трудные времена, когда в больнице не хватало жизненно необходимого, Галя к удивлению окружающих особо поддерживала занятия искусством с детьми. Казалось бы – до рисования ли тут, когда ребенок балансирует на грани жизни и смерти, когда не хватает катетеров и перевязочных материалов. Но Галя упорно твердила, что детское рисование не менее важно, чем лечение. Да, конечно: собрать деньги на лекарства, лечить, бороться с болезнью, но иногда достаточно нескольких цветных карандашей… и человек уже не пациент. Ибо творчество – не десерт, а хлеб. Возможность говорить с миром от первого лица, возможность отдавать и дарить даже перед лицом страха и боли.

В детстве вообще нет границ и перегородок. У детей нет профессий, дети не играют роли, детям не пристало быть пациентами… Да и взрослым не пристало… Явление красоты миру – в чуде жизни, которое пробивается через бинты и стекла. В болезни же это единство обретает предельную реальность. И художник, равный себе-человеку, в нарушение всех численных законов, оказывается в итоге больше самого себя.

Среди окружающего нас скрежета бесконечных «-измов», наверное, эта глубинная детская непосредственность (неопосредованность) сделала Марка Шагала величайшим художником ХХ века. А Галя просто сама, как витраж. Проводник света. Насквозь. Физически, буквально. Вне двумерности изображения.

***
Теперь подаренные Галей репродукции «Блудного сына» висят во многих московских домах. Так наступила осень. В нашу последнюю встречу шел дождь, а ты лежала, с трудом время от времени открывая глаза, и снова работала – доделывая сайт Фонда и сайт своей удивительной мамы, Виктории Чаликовой. То дело, которое ты считала таким важным, но все откладывала. Вот оно.

Самые глобальные проекты ты умела делать по-семейному. Именно так ты ощущала нашу людскую общность. И памяти своей мамы ты делала последнее, на что были силы. Просто, камерно, и в то же время не теряя из виду масштабов. С мамы, ее жизни, творчества и болезни начинался твой путь в благотворительность. Твое собственно чудо. Помню, как-то ты рассказывала мне о ней, уже неизлечимо больной, в Германии: «Мы ехали в метро. Напротив сидели какие-то молодые люди, панки. А мама так жадно смотрела на них, впитывала, ловила их взгляды, и в ее глазах читалась такая жажда жизни».

После чудовищной второй операции ты тоже сказала: «Я раньше не любила жизнь (это ты-то!) и не могла жить сегодняшним днем (поверь – это так, я-то знаю, хотя все думают обо мне иначе), я все в будущее была устремлена – а теперь я так хочу жить… каждый день». И тут же о том, что теперь ты знаешь, что значит «Из глубины воззвах»…

***
Ты, спасшая тысячи жизней, посвятившая себя облегчению боли других, боялась боли. И не скрывала этого. Я тоже боюсь боли. Но твоей мы все боялись панически. Ты никогда не строила из себя героя. Чудо твое – в другом: в принятии, в неделанном смирении, в искренней открытости – всему; в том, что для тебя нет различия между своей болью и болью другого. Наверное, это и значит «возлюбить ближнего, как самого себя». Но разве могли мы тогда представить…

***
Теперь по-другому перечитываю ту присланную тобой же статью о девушке Кьяре, отказавшейся от наркотиков, несмотря на мучительные боли. Тогда мне хотелось только закрыть глаза и уши и всем существом твердить уже известное: «да не будет этого тебе». Тогда и сейчас мне хотелось кричать от того, что умирать в нашей стране невозможно, не корчась от боли в ожидании розового талона на долгожданное обезболивающее, которое выписывают после хождения по десяти кругам. Да, Ада, в буквальном смысле. Галя боролась за каждого. За право выбора. Но для себя Галя знала только одно:

«…Свидетельство одного из знакомых Кьяры: «Мы приходили ее ободрить, а на самом-то деле, это она нас ободряла». Вся жизнь Кьяры была свидетельством любви, «Любви с большой буквы, которая одна приносит истинное счастье». Кардинал Тарчизио Бертоне в своей проповеди указал на то, что жизнь и служение Кьяры – это своего рода призыв к святости, <…> и напомнил слова Иоанна Павла II: «Не бойтесь быть святыми!»
И Галя не боялась. Как не боялась быть смешной. И не боялась бояться…

Едва слышно, как дождь за окном, ты сказала, что тебе трудно молиться, но что как раз проходит полдня, пока ты поименно вспоминаешь всех нас, кого ты взяла в свое сердце. И, вдруг, прощаясь: «Ты не представляешь, как тяжело болеть и умирать…» и еще в самом конце полушепотом: «Вы мне родные сестры». А я что-то мычу, жую зеленое яблоко, заботливо протянутое Валей, глажу твои ноги, укутанные в плед, и стараюсь не заплакать – яблоко помогло. И уже слишком хорошо знаю: сестры на то и есть, чтобы с ними невозможно было расстаться. И повторю только:
«С миром, Галюш».

***
Когда человек умирает, изменяются его портреты.

Меняются слова и их смысл. Название созданного тобой фонда «Подари жизнь!» теперь читается как призыв и почти цитата: «жизнь положить за други своя». Рассылка о самочувствии из вопроса «Как Галя?» превращается в завет «будьте, как Галя».

Меняются и лица. И просто фотографии становятся какими-то иконописными: вот Галя поднимает палец к небу, словно объясняя нам что-то, вот еще символ – Галя тянет санки, в которых сидят дети, а Валя толкает, вот Галя встречает новый, 2010-й год, сложив руки крестом на груди и словно уже зная грядущее – если только можно, Авва Отче… – и даже черты лица иконописные… Но одновременно ничего не изменилось. Потому что это новое измерение никак не отменяет любви – земной, простой и пустоты диванчика…

***
Знаешь, когда я летела к тебе, мне было очень страшно. Самолет трясло, и я боялась. Хотелось только долететь до тебя. Когда я летела обратно, я улетала от тебя, и самолет трясло намного сильнее, но было совсем не страшно. Наоборот, огромный мир в лучах заходящего солнца был весь как на ладошке. И в нем все были вместе и совсем рядом. Вот так все и получается. C тобой мне не страшно даже за тебя.

Да и где-то это было понятно всегда, что ты – навеки. Сколько раз был порыв – взять и записать один твой день на диктофон… Просто шквал звонков, разнообразие тем и собеседников, клубок горя и надежды, смешных нелепостей, казусов, ужасов вперемешку с красотой, смеха и слез… и все в Галиных репликах в телефон. И твой смех, серебристый, словно разноцветные бусинки на дне стакана. И твое приглушенное «да, да» – когда ты всем существом вслушивалась в каждый голос на другом конце провода, словно он был для тебя единственным. Хотелось это записать, чтобы сохранить тебя для кого-то абстрактного, кто никогда не встречал тебя и не знал, что такое может быть. Но каждый раз что-то останавливало – во-первых, своих не записывают, а во-вторых, странный суеверный страх – словно памятник при жизни заказываешь…

***
Ни минуты не деланная, естественная и даже смешная, слабая и бесконечно скромная – ты вершила великие дела не своим именем. Ты умудрялась держать одновременно в голове сотни историй, десятки мелочей, не делая никакого различия между ребенком, которому нужно достать завтра миллионное лекарство, и, скажем, тем, что моей дочке нужна новая скрипочка, а у соседской собаки как раз щенки, которые обрадуют такого-то. А вот, кстати, недавно ты узнала о лошади, от которой хотят избавиться, которая как нельзя лучше поможет аутичной девочке в городе N (другом конце России), а в этом городе, кстати, у нас есть одна мамочка, которой нужна работа, и вот эту работу ты сейчас как раз найдешь, пока другой рукой будешь набирать номер президента Азербайджана, поскольку тут как раз позвонили насчет мальчика, у которого опухоль мозга, а он по российским квотам не проходит. А заодно, кстати, что это вы там такое вкусненькое едите – дайте попробовать или ой, что это там у тебя такое красивое? – и, ой, ты читала воспоминания Лиснянской – нет? ну это будет тебе от меня подарочек, а, кстати, она ведь сейчас в Израиле, а у нас в Израиль едет лечиться мальчик и может быть передать… ну и т.д. и т.п. до бесконечности изо дня в день… пока не пришла болезнь. Но даже в ужасающих страданиях ты ухитрялась спасать других – устраивать в больницу, доставать обезболивающие, прислать волонтеров помочь соседке по палате с детьми…

И так до самого конца – не делая различий, не расставляя приоритетов – потому что в Царствии Божием нет иерархий – а только полнота. А после – весь свет рассеянный вдруг собрался, как в фокусе линзы – и стало видно то, что только смутно угадывалось до.

***
Я не смею строить догадки, почему твой уход был так мучителен, почему не помогло обезболивание, почему всему, чего ты боялась и чего боялись мы, суждено было сбыться в самом страшном виде… Об этом невозможно думать и невозможно перестать думать…

Я не строю догадки, но просто знаю теперь что-то новое. И рада (и пусть меня простят те, кому это покажется кощунственным), что ты там. Ты больше не больна. Тебе не больно. Ты возвращаешься к себе собой. Уходишь и возвращаешься одновременно. И, уходя, ты как будто приоткрываешь дверь, из которой льется непосредственный, физически ощутимый свет. Через боль твоего ухода бьет навстречу этот поток света, и в нем явственно проступают очертания этого нового, чему нет имени. Белоснежная боль Пасхи – говорил отец Георгий. Все ею преображено, и кажется, что смерти вообще не было.

А на прощание уже после своего ухода ты подарила мне Грузию, залитую этим светом. Грозди винограда. Шуршание листьев. Вино в глиняных кувшинах. Горные монастыри, в которых тебя теперь поминают. Лица. Встречи. Миллион мелких и невероятных совпадений, которые кажутся просто тканью жизни – потому что ты и тут умела все устроить и обо всем подумать.

А в Тбилиси росла твоя мама. Ведь совсем недавно:
[11/22/10 10:36:20 PM] Galya Chalikova: хочешь ссылку на мамин текст про тифлисские дворики? мне наши друзья вновь обретенные прислали.
[11/22/10 10:36:31 PM] Katia Margolis: ДАААА!!!
[11/22/10 10:37:04 PM] Galya Chalikova:
http://novost.ge/2010/06/27/viktoriya-chalikova-tiflisskij-dvorik/
[11/22/10 11:13:28 PM] Katia Margolis: прочла! прекрасно!
[11/22/10 11:14:12 PM] Galya Chalikova: хочу сделать мамин сайт. Теперь время появилось…. Читаю про изобилие любви, это то, что и мне досталось от бабушки и мамы. Этим всю жизнь и живу.

И мы живы этим. И потому все эти дни мы, такие непохожие, даже внешне узнаем в друг друге тебя. И потому нам так больно и так светло и так явственно понятно.

Екатерина Марголис /http://www.taday.ru/

***
«Если я предстою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты, он не вещь среди вещей и не состоит из вещей. Этот человек не Он или Она. он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственно-временной сети мира. он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебесное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете. <…>Пока надо мною простирается небо Ты, ветры причинности смиряются у ног моих, и вихрь рока стихает.
(Мартин Бубер)

И пока мы медлим, всматриваемся в себя и все не решаемся соскрести серебряную пыль с зеркала, чтобы оно снова стало просто прозрачным окном, книга жизни подошла к странице….

Последний раз на выходе из больницы у меня попросили сдать пропуск. Я перерыла всю сумку, но найти не смогла. А сейчас нашелся сам. Написано: разовый пропуск. А куда этот пропуск я тоже теперь догадываюсь. И чаю…
17 сентября 2012 года

Ольга Журавская, учредитель фонда помощи детям с органическими поражениями ЦНС «Галчонок», названного в честь Галины Чаликовой (это было ее завещание – создать фонд помощи таким детям).

Плакала сегодня в машине так, как будто мне девять – навзрыд, с иканием.
Знаете что? Стало легче.

Переносимся во времени, – я в Одессе, мы снимаем дачу где-то в Аркадии.

Как и прежде, шумят дурацкие маслины вдоль берега, склоны если и не горели, то только потому, что их потушила кишечная палочка.

Снимаемая дача неприятна: колючие одеяла, плитка выбей зуб, вырви глаз, чешская стенка и старый телевизор, но это неважно: мне тридцать и я жирная. (Никак не похудею после родов, и это волнует больше, чем жизнь во всем мире. То есть, допустим, Бог есть, но как это поможет мне похудеть?)

Мы праздновали день рождения в одном из прибрежных ресторанов, который только одесситы знают.

Приятная музыка, белые скатерти. Не помню ничего, потому что как чувствовала.

Галя (Галя Чаликова, директор фонда «Подари жизнь») уже в хосписе у Веры Васильевны (Вера Васильевна Миллионщикова, основатель Первого московского хосписа), которой тоже нет уже к тому времени почти год как, и все эти дни мы пытаемся передать Вале и Лиде обезболивающую помпу, доставшуюся от Леши Скуратова.

Леша, Леша. Сколько ты лет боролся? Наш герой.

От Леши к этому времени почти ничего не осталось, он умер незадолго до, а ведь мы и виделись всего лишь раз, когда собирали ему денег на лечение хоть где.

Но много трепались по скайпу: Леша был очень красивым мужчиной, с таким говорить – одно удовольствие, сразу чувствуешь себя женщиной.

Вернувшись к одеялам и открыв ноутбук, первым делом прочла письмо от Оли Капитульской – финансового директора «Подари жизни». Точнее нет, мне кажется, что я начала орать, как только увидела письмо, еще даже не прочитав его точно.

На вой и ор вбежал Сережа, и сразу как-то так обнял, что я поняла одну важную вещь: любовь – это когда рыдать страшным горем можно только в этого человека.

Раскачиваться, выть, скрежетать зубами, быть ровно настолько неженщиной, насколько человек в огромном горе теряет свою оболочку. Но это ок.

Когда я кое-как успокоилась и пришла в себя, то позвонила по скайпу Ляле. Ляля обожала Галю.

Она умерла, – честно сказала я Ляле.

Ляля была на четвертой стадии ровно того же. Говорить с Лялей про Галину смерть было как будто репетировать с кем-то про Лялину, а потому, как бы это сказать, я пыталась свернуть по быстрому. Но Ляля не разрешила.

Рыжик, сказала она, как же так.

Ольга Журавская, учредитель фонда помощи детям с органическими поражениями ЦНС «Галчонок» /http://neinvalid.ru/

Вот так, – разрыдалась я снова, и Ляля разрыдалась тоже, и весь мир, как мне казалось, плакал, потому что «нет человека, который был бы, как остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол».

***
Еще я помню мелочи. Помню, как мы с Лидой пришли, а Галя и Валя [муж Галины Чаликовой] лежат на кушетке и ржут.
– Чего ржете?
– А у нас сегодня очередная годовщина свадьбы.
– А что смешного?
– Ну, мы хотели чего-нибудь почитать, но ничего не было под рукой, и мы решили почитать паспорт.

Я помню, как на похоронах Валя мне тихонечко, чтоб я не разрыдалась, сказал: а угадай, какую из икон нарисовала Галя? Я огляделась, и мое внимание привлекла одна: Георгий Победоносец, убивающий змея. И все бы ничего, по канонам, кабы не одна деталь: на попе коня красовался огромный шикарный бант с вензелями. Бант явно интересовал художника куда больше, чем все остальные участники. Ошибиться было невозможно.

Майя Сонина, директор фонда помощи больным муковисцидозом «Кислород». Галина Чаликова стояла у истоков помощи пациентам с муковисцидозом в России.

***
– Вы послушайте – рассказывает Галя, – это ужасно, они [больные муковисцидозом] у нас самые, самые несчастные. С ними обходятся так несправедливо, это просто вопиюще. Можно для них еще что-нибудь придумать? – потом она начинает приписывать мне какие-либо заслуги, говорит, мол, Майка бедная бьется-бьется и т.д. и мне стыдно, и хочется как-то этому соответствовать и что-то придумывать и придумывать…

Какая-либо широкая благотворительная помощь в направлении наших ребяток с диагнозом «кистозный фиброз» началась с директора фонда «Подари жизнь» Галины Владиленовны Чаликовой. Это тот человек, которому дано пропустить через себя, и рассказать неформально и приватно, о каждом из них, как о своем.

Тогда, еще давно она была координатором фонда при РДКБ. Галя рассказала про отделение медгенетики Кате Чистяковой. Катя приходила, говорила с родителями, прониклась, после дала материал про Соню Звереву в Коммерсанте, так что-то первое появилось в прессе. Потом Галя познакомила меня с Ясей Таньковой. И пошли резонировать публикации в КП. Потом Галя рассказала про наших детей директору фонда «Помоги.орг» Сарре. И тогда «Помоги.орг» начал программу помощи нашим больным. Потом Галя рассказала про нас Лене Смирновой из «Созидания», и «Созидание» тоже взялось им помогать. Потом она договорилась с Ириной Мягкой из фонда «Евросеть» о помощи с кислородными концентраторами. Потом она просила Гришу Мазманянца помочь в создании фонда. Так появился наш «Кислород». Галя просила и просит за наших детей всегда со слезами и всегда горячо. Она всегда о них молится и всегда о них плачет. И Галя сумела создать для них ожерелье из людей-жемчужин.

Майя Сонина, директор фонда помощи больным муковисцидозом «Кислород» /Maya Sonina/ twitter.com/

Я рассказываю об этом для того, чтобы дать Гале еще и еще тепла от всех наших бесконечных спасибов и спасибищей, и для того, чтобы о ней молилось еще больше людей, потому что настало время, когда этому человеку особым образом нужна вся целительная вера и вся любовь, какая только есть, одним мощным потоком, чтобы победить.
11 апреля 2011 года
* * *
Кажется, в ноябре 2009-го года Галина Владиленовна Чаликова радостно сообщила о том, что лежит с очередной пневмонией в 57-й больнице.

– А я уже с твоими ребятами тут познакомилась!
Нет, ну, правильно, чего время-то зря терять. Работу себе всегда и везде найти можно. Даже если для виду, пока на больничном, сдать рабочий телефон помощнице. Ну так есть же другой телефон, приватный, который можно дать кое-кому «в виде исключения», «на всякий случай», «только никому этот номер не давай». Подозреваю, что таких эксклюзивных абонентов было мноооого, поскольку и тот телефон изрядно позванивал.

Вот с Галей так всегда.
– Галь, а это для тебя ничего, что там у этих ребят синегнойка и сепация?!
– Ничего, ну я же в маске.
Ну да, ну да.
Таким образом, наша девочка Яна Ужегова, которая лежала в том же отделении в то же время, учила директора фонда «Подари жизнь!» вышивать крестиком.

– Я очень стараюсь! – комментировал свои действия директор, сидя на больничной койке рядом с девочкой-учителем, и было видно, что и впрямь старается. Неподдельно. Для пояснения следует еще сказать, что сотрудницы и волонтеры фонда тогда вышивали по кусочку для лоскутного одеяла в подарок малышу, который должен был родиться у коллеги, ну и Гале дали задание строго-настрого вышить кусочек.

– Какая же чудесная у тебя Яна! – восклицала потом Галя двадцать восемь раз. И добавляла: у такой девушки должно быть все хорошо.

А в соседней палате лежал Антон, приехавший тогда в страшно запущенном состоянии на лечение в Москву в первый раз. Он потом писал у себя в ЖЖ о том, что неожиданно для себя открыл в Москве огромную концентрацию искренней человеческой доброты и даже не знает, как на это с непривычки реагировать.

Я показала Гале его ЖЖ только потому, что Галя очень просила. Дело в том, что Галя – это тот человек, что делает предложения, от которых невозможно отказаться. Этот ее талант имеет одну цель: выудить, чем и в чем еще можно помочь. Так вот, я стеснялась показать Гале его ЖЖ потому, что там он очень ругается, а я знаю, как Галя не любит матюги.

– Наш человек, – сказала Галя, ознакомившись с материалом.

Ната мне еще вот тут напомнила: борец с режимом был настолько истощен, что весил около 38 кг, и Галя в этой связи кормила его колбасой.

Я Галю знаю с 1999-го года, когда пришла в РДКБ. при каких обстоятельствах мы с ней познакомились, не помню. Так, кстати, многие говорят, я заметила. просто ощущение, что мы были тепло знакомы всегда.

Я рассказала здесь лишь эпизод, а вообще все долгое повествование, что складывается в голове из образов, получается каким-то слишком камерным и личным, тихим, как камин и плед, и потому мне сложно решиться на озвучивание. Галя – единственный, пожалуй, человек, знающий и помнящий наизусть каждую деталь моей замысловатой частной жизни. Нужно еще и отказаться от этой привычки – от привычки к воплощенному наличествованию такого человека, который так вас избаловал.

Видя на поминках такое количество самых чудесных людей, я пыталась понять, как я вписываюсь вообще в эту картину, каким чудом и за что мне там, у Гали нашлось место. Вот не знаю. Наверное, за такую привилегию я должна быть к себе на «вы».

…да, в тот раз у Гали ничего фатального не нашли, несмотря на полное обследование. В ноябре не нашли, а в мае появился диагноз «поздно».

***
Ни Яны, учившей Галю вышивать крестиком, ни Антона уже нет. Так что они вышивают крестиком сейчас на облаках.

***
Галь, тебя нет с нами три года ровно, а у меня так и стоит напоминалка с той поры, когда мы все за тебя молились. Мое время 23.30.

Галина Чаликова, основатель и директор фонда «Подари жизнь» /http://podari-zhizn.ru/

Столько всего происходит, и мне так хотелось бы узнать твое мнение. Человек живет до тех пор, пока его мнение кто-то хочет узнать. А я даже верю, что узнаю. Когда-нибудь соберемся все вместе и поговорим.
17 сентября 2014 года